Ты сидела у нас в комнате одна, с мокрыми волосами, только что из душа и, кстати, сразу мне совсем не понравилась. Мы с тобой были похожи — щуплые, патлатые, с горбатыми носами. Выяснять кто ты и почему пошла в душ именно у нас не хотелось — было понятно, что ты общажная, что какая-то старшекурсница, а так и не важно. На кровати валялась гитара и я стал петь, а ты смотрела на меня этим своим взглядом немного мимо — я тогда еще не знал, что у тебя большой минус — и хитро улыбалась. Я скоро ушел по своим, а ты так и осталась сидеть одна в нашей комнате.
И прошел целый месяц, прежде чем на нелегально прокуренной кухне, где праздновали День рождения Процика и куда я забрел потому, что был в тот вечер голоден, ты показала на меня пальцем и сказала «вот этот тоже играющий», так что деваться было некуда и я сыграл, и сразу стало проще, и мы выпили с Винтом водки и я назвал свое имя. И когда все разошлись, а я уже спел все песни, но ту одну, которую ты просила, не знал, мы просто говорили до четырех утра и я решил, что на ленты утром точно не пойду, а ты решила, что поспать уже точно не успеешь, но пойти нужно, потому что Корч.
И тогда ты стала часто висеть у нас в комнате, ты ходила пить чай к Гиру, но Гира чай не увлекал, его вообще ничего помимо ВоВки не увлекало, так что он шпилил, а ты сидела молча, пока я не приду и мы не пойдем на курилку, где я пойму, что ты полностью сумасшедшая, потому что говоришь с деревьями и веришь, что через осознанные сновидения можно взломать реальность, а еще, что Хирург, твой парень — шаман и гангстер из Кривого Рога.
Я обычно где-то шатался после лент и когда возвращался под вечер, ты сидела подперев коленками подбородок и делала лабы за моим компом, потому что твой сломался и ремонту не подлежал. Я ложился на кровать и дремал, и тогда, доделав лабу, ты ложилась рядом, головой мне на грудь и было тепло и я нюхал твои волосы.
И ты не упускала повода надо мной посмеяться, мы вообще тогда много смеялись, и особенно ты надо мной угорала в тот день, когда на перерыве я попросил тебя заглянуть мне в ухо, потому что мне казалось, что там что-то шевелиться, и ты сказала, что ничего смешнее в жизни не слышала, но после лент пошла со мной в студенческую поликлинику и я не знал, как объясниться, но лор только ругнулась «когда вы уже их потравите» и привычно шприцом вымыла из меня таракана.
А в ту ночь, когда мне исполнилось восемнадцать, к нам в комнату забрел кот, уже не котенок, но еще не взрослый, и ты обвязала его ленточкой и сказала, что это мне на День рождения, и Гир назвал его Ништяк, и он и правда стал приходить и сидеть у меня на коленях, и если ты хотела его приманить, то надевала мой свитер и тогда он месил на тебе тесто и громко урчал.
Под Новый Год, когда ленты уже закончились, а сессия еще не началась, из кривого приехал Хирург. Он остановился у тебя и ты перестала бывать у нас в комнате, а мы то ли с Юлей, то ли с Сашей, пошли на Метеор, там играли сразу несколько украинских групп и я увидел в толпе, как Хирург обнимает тебя со спины. И где-то по центру слэмились ребята, которым было в общем-то все равно, где слэмиться и я решил, что мне тоже в общем-то все равно и присоединился. И после концерта я молча проводил то ли Юлю, то ли Сашу до маршрутки, а потом пешком спешил в общагу, но все равно не успел и просил впустить, и тетя Таня увидела, что я замерз и что у меня подбит глаз и впустила.
Но Новый Год мы праздновали вместе и ты познакомила меня с Хирургом, и он сказал что Гир, с которыми они давно дружат, много про меня рассказывал, и я сказал, что тоже наслышан, а потом он снял футболку и показал свои бандитские шрамы, стройные ряды шрамов, которые так тебя впечатляли и тогда я понял, почему его прозвали Хирургом. И ты весь вечер на него сердилась, потому что он говорил что-то не то и делал что-то не так, и не давала себя обнять, но на курилке я заметил у тебя в сумке пачку гандонов и когда настала полночь и из окон отстреляли петарды и фейерверки, я поспешил попрощаться.
А дальше была сессия, моя первая сессия, и когда она закончилась мы разъехались на каникулы, но перед этим ты заставила меня поставить аську и писала мне каждый день, и предлагала встретиться во сне, в своем осознанном сновидении, а на следующий день спрашивала, помню ли я, что мы были в Карпатах, и я уже был готов поверить во все твои выдумки.
И когда мы вернулись в общагу, ты обняла меня и сказала, что соскучилась, и я сказал, что с Хирургом пора завязывать, и ты сказала, что сейчас не можешь, потому что Хирург по своим шаманским каналам спас тебя от рака и теперь у него самого рак, и нужна операция, и что бросать человека в такой момент немыслимо. У тебя теперь был новый компьютер, но ты все равно была у нас в комнате каждый вечер, и мы смотрели какую-то ерунду и ты засыпала со мной на кровати, но всегда просыпалась где-то среди ночи и шла к себе, потому что граница приличия проходила именно тут.
А когда пришла весна, мы стали гулять и по лестнице за гаражами спускались в балку, где работают другие законы и среди стихийной застройки нужно выискивать тропинку, и бегает девочка в майке, ищет своих котят, и лают дворовые собаки, и кудахчут куры и нет ни одного столба. И когда подымались с другой стороны, то выходили на Героев Сталинграда, вдоль трамвайных рельсов по Рабочей спускались вниз, мимо заброшенной многоэтажки, до самого Кирова и там садились отдохнуть в сквере Пушкина, потому что нужно было еще возвращаться через весь Карла Маркса и Гагарина.
И были вечера, когда мы гуляли с Рыбой и Тохой, и нужно было решать, спешить ли в общагу, но мы шли на остров, который все по привычке называли Комсомольским, и купались в Днепре, где течение сносило нас и нужно было искать в темноте свои вещи и гитару, а потом шли по огромной набережной, где по ночам даже нет ппсников, только такие же чудаки, и можно петь песни, и я уже выучил ту единственную, которую ты любила петь своим немного в нос голосом. И тогда нас нашел Саша Блок и рассказал, как был во всех горячих точках, даже в Ираке, и сказал, что я отличный малый и что если меня кто-то будет обижать, чтобы я обязательно звонил, и взял у меня мой номер, но свой не оставил. И в конце концов мы замерзли, но нужно было где-то шататься еще два часа, потому что общага открывается в шесть, и мы зашли греться в макдональдз и скинулись вместе на горячий, черный чай.
А когда Хирург написал, что ему не хватает на операцию, я пошел с тобой раздавать листовки и был в отличном настроении, хотя уже давно было не смешно от этого текстового квеста с микротранзакциями. И когда мы стояли на разных концах улицы, я старался познакомиться с какими-то девчонками, шутил им шутки, пока они не смеялись, а когда они смеялись, то смотрел на тебя, смотришь ли ты, и ты смотрела, но сразу отворачивалась. А когда все раздали, то свои гривны ты выслала Хирургу на операцию, а на мои мы купили вареной колбасы и всего остального на студенческую пиццу из микроволновки.
Но я уже стал нервный и закатывал сцены, каждый раз, когда ты отвечала ему в аське и мы ссорились каждый день, и я ругался, уходил, извинялся и снова ругался. А потом тебе написал дядя Хирурга, что после операции в больнице на того напали и прошлой ночью он скончался от полученных ранений, и ты не поехала на похороны, но плакала два дня, пока дядя не решил что-то перепроверить и не ОТКОПАЛ ЕГО ИЗ МОГИЛЫ и тогда Хирург, смертию смерть поправ, написал, что ему уже лучше и ты решила, что и в самом деле хватит и заблокировала его, и меня тоже заблокировала, и больше не приходила в комнату, и я встречал тебя иногда в корпусе или когда Винт пел песни на лестнице.
Но когда я увидел тебя у библиотеки с этим твоим Толиком, то помахал вам, а когда зашел за угол, стал бить по покрытой крошкой стене, пока от костяшек не оторвалась кожа, и тогда пошел к ребятам на девятый и остался у них, потому что Чаус уехал на выходные и можно было спать на его кровати. А на следующий день ты позвала меня гулять, впервые за два месяца, и мы снова шли через балку, и ты взяла меня за руку и спросила, что с рукой и нужно было сказать, что я дрался с бандитами, но я не сказал, а спросил, что у вас с Толиком, и ты сказала, что меня это не касается, и я не согласился и только руку забрал, так что спустя какое-то время, когда с Толиком вы тоже расстались, меня это и в самом деле уже не касалось.
И вот теперь, сидя на этих камнях и глядя как волны подступают все ближе и ближе, я курю калифорнийскую шмаль и вспоминаю, как много лет назад ты пела эту песню. И я не знаю, говоришь ли ты еще с деревьями и управляешь ли сновидениями, но очень надеюсь, что ты нашла, все таки, нашла глупее себя.